Карина - Несколько дней в осенней тундре [СИ]
— Не надо. Я ее все время у одной и той же бабушки возле универсама покупаю. Оставишь старушку без дохода.
Людмила присела ко мне на колени, я обняла ее, положив подбородок ей на плечо:
— Так бы сидеть и не двигаться.
Мы помолчали.
— Может, поедим? — спросила я
— Жалко, лебедей так и не увидела, — вздохнула она.
И в этот момент я услышала знакомый звук, подняла голову вверх.
— А вот они.
Низко над землей летели лебеди-кликуны, постепенно набирая высоту, пробиваясь сквозь снегопад. Они летели большим клином, перекликаясь тоскливыми голосами, словно плакали, прощаясь с этими суровыми краями, которые были их родиной. Людмила вскочила, отбежала от машины, спотыкаясь, не глядя себе под ноги, провожала взглядом стаю. Долго смотрела им вслед, смахивая снег с ресниц. Потом вернулась ко мне, подошла вплотную, обняла. Мы опять замолчали. Хотела бы я знать, о чем она думала в этот момент… Но она молчала…
Не открывая глаз, не вылезая из постели, не выглядывая в окно, я поняла, что на улице зима. Морозной стылостью тянуло от стен. Конечно, этот вагончик совсем не годится для зимы, тепло выдувает мгновенно, как только печь остынет. Надо будет напомнить шефу, чтобы за тот месяц, что меня здесь не будет, его утеплили монтажной пеной и обшили досками. И тамбур надо сделать, как в старом, иначе зимой я здесь околею. Старый вагон развалился два месяца назад от старости и бесконечных переездов. Я решила открыть глаза. Людмила не спала, она лежала на боку, разглядывала меня. Еще вялой со сна рукой я отсалютовала, и доложила:
— Рядовая армии любви Басова прибыла в ваше полное распоряжение, мэм.
Людмила грустно улыбнулась.
— Что грустишь? Что-то не так?
Я повернулась к ней лицом и непроизвольно поморщилась — ночь не прошла бесследно, соски лучше не трогать.
Людмила вдруг развеселилась:
— А ты как думала? Кому сейчас легко? Вот полюбуйся, — она откинула одеяло.
Надо думать, уши у меня были не просто красные, я предполагаю, что они у меня еще и светились.
— Извини, я не хотела, — ничего умнее в голову просто не пришло.
— Ты еще и сюда взгляни, — Людмила откинула одеяло дальше, откровенно любуясь
моими ушами.
Я потянулась к ней и кончиком языка провела по ее губам в просьбе пустить меня. Ее рот приоткрылся, и мы слились в долгом поцелуе, забыв, что мы живем, пока дышим.
— Должна ли я еще что-то сказать в свое оправдание?
— Должна. Ты не разу не сказала мне, любишь ли ты меня. Конечно, такие следы наводят на некие размышления. Но я бы хотела услышать.
— Не умею я красиво говорить, — пробурчала я, — тем более, о любви.
Улыбка медленно гасла на ее лице, оно опять становилось грустным.
— Я даже стихи про любовь не читаю, — оправдывалась я, — мне что-нибудь философское подавай, типа —
Отъезжу свое, отишачу,
Дождусь расставального дня,
В низине, под квак лягушачий,
Друзья похоронят меня.
продекламировала я, трагически заламывая руки.
Людмила захохотала, откинувшись на подушки. Часы показывали шесть тридцать. Я
осторожно прикрыла ее одеялом, убирая с глаз долой следы своего безобразия, учиненного этой ночью.
— Ты пока лежи. Я сейчас воду нагрею.
Я раздула угли в печи, добавив сначала бересты, потом пару поленьев потоньше, дождалась, когда огонь займется и положила еще поленьев, уже не выбирая. Вода в ведрах, оставленных накануне у двери, за ночь покрылась коркой льда. Одно ведро я поставила согреваться на печь, в другом проломила лед и вылила воду в рукомойник. Умылась, почистила зубы, потом намочила свое полотенце, сильно отжала, и растерлась им до красноты. Уже одетая, застегивая на руке часы, я подошла к окну и раздернула занавески. Ночью на землю лег снег. Пошло звучит, но иначе не скажешь — землю укрыл белый саван. Стало грустно. Вот и началась черно-белая графика зимы. И ждать больше нечего, кроме морозов, метелей, бесконечной ночи и воя ветра в трубе.
— Красотища какая, — сзади подошла Людмила, обняла меня за талию, прижавшись всем
телом, и выглядывала из-за моей спины в окно.
— Какая торжественная белизна. Я так люблю первый снег. Мир всегда как-то просторнее становится, воздух такой вкусный, и настроение праздничное…
Я погладила ее руки, сцепленные у меня на животе. Хотелось курить. Сунула в рот не зажженную сигарету, пососала ее, потом вернула назад в пачку.
— Закури, тебе же хочется.
— Буду волю тренировать. А ты совсем не куришь? И не начинала?
— Начинала, но ничего в этом не нашла. Курила, потому что весь курс курил.
Однажды, увидела себя, словно со стороны — сижу в компании себе подобных малявок, нога на ногу, в жестах небрежность, в лице утомленность жизнью — и удивилась сама себе — для чего играю, пытаюсь чем-то казаться. Так и бросила.
Я повернулась в кольце ее рук, обняла в свою очередь.
— Нагая, босая… Что ты делаешь…
— Буду закаляться. Буду как ты — ледяной водой умываться. Вот только зубы… Бр-р-р… Можно я их все-таки теплой водой буду полоскать?
— Вода, наверное, согрелась. Иди, обуйся.
Я намочила махровое полотенце и зашла в спальню.
— Давай я тебя оботру, — хотелось сказать буднично деловито но голос предательски сел.
— Давай… — и опять грустная улыбка на лице.
Растирая ее тело теплым полотенцем, я еще раз посмотрела на багровые отметины,
оставленные мною на ее груди, на внутренней стороне бедер и поймала себя на том, что глазам было стыдно, а в душе не было ни капли раскаяния от содеянного. Людмила ухватила меня за подбородок, повернула лицом к себе.
— Я запомнила твою самодовольную физиономию, Евгения Николаевна. Попадешься ты мне еще, я тебя так разрисую…
Лицо было суровое, но в углах рта пряталась улыбка и голос выдавал желание. Я опустилась перед ней на колени, молча вжалась лицом ей в живот. Она уперлась руками мне в плечи.
— Надо собираться, Женя. Во сколько вертолет обычно прилетает?
— Я приеду к тебе, — сказала я глухо, не отрывая лица — Скоро у меня вахта кончается, и я приеду к тебе. Пустишь?
— Даже, если бы ты этого не спросила, я бы ждала тебя. Я ждала тебя всю свою жизнь. Похоже, остаток жизни мне предстоит провести в этом же состоянии.
Лопасти вертолета уже начинали свой разбег, пилоты сидели в кабине. Я поправила на Людмиле воротник куртки.
— Я приеду. Мы увидимся.
Она глянула на меня своим пристальным, серьезным взглядом, улыбнулась и вдруг я увидела, как ее глаза наполняются слезами.
— Не плачь. Я люблю тебя. Не надо плакать.
